Неточные совпадения
Он не был ни технолог, ни инженер; но он был твердой души прохвост, а это тоже своего рода сила, обладая которою можно покорить
мир. Он ничего не знал ни о процессе образования рек, ни о
законах, по которому они текут вниз, а не вверх, но был убежден, что стоит только указать: от сих мест до сих — и на протяжении отмеренного пространства наверное возникнет материк, а затем по-прежнему, и направо и налево, будет продолжать течь река.
«Да, одно очевидное, несомненное проявление Божества — это
законы добра, которые явлены
миру откровением, и которые я чувствую в себе, и в признании которых я не то что соединяюсь, а волею-неволею соединен с другими людьми в одно общество верующих, которое называют церковью.
Так я все веду речь эту не к тому, чтобы начать войну с бусурменами: мы обещали султану
мир, и нам бы великий был грех, потому что мы клялись по
закону нашему.
— Тоже не будет толку. Мужики
закона не понимают, привыкли беззаконно жить. И напрасно Ногайцев беспокоил вас, ей-богу, напрасно! Сами судите, что значит — мириться? Это значит — продажа интереса. Вы, Клим Иванович, препоручите это дело мне да куму, мы найдем средство
мира.
— Интернационализм — выдумка людей денационализированных, деклассированных. В
мире властвует
закон эволюции, отрицающий слияние неслиянного. Американец-социалист не признает негра товарищем. Кипарис не растет на севере. Бетховен невозможен в Китае. В
мире растительном и животном революции — нет.
— Он — из тех, которые думают, что
миром правит только голод, что над нами властвует лишь
закон борьбы за кусок хлеба и нет места любви. Материалистам непонятна красота бескорыстного подвига, им смешно святое безумство Дон-Кихота, смешна Прометеева дерзость, украшающая
мир.
И что мне помешает
Воздвигнуть все
миры,
Которых пожелает
Закон моей игры?
Но слова о ничтожестве человека пред грозной силой природы, пред
законом смерти не портили настроение Самгина, он знал, что эти слова меньше всего мешают жить их авторам, если авторы физически здоровы. Он знал, что Артур Шопенгауэр, прожив 72 года и доказав, что пессимизм есть основа религиозного настроения, умер в счастливом убеждении, что его не очень веселая философия о
мире, как «призраке мозга», является «лучшим созданием XIX века».
Много мыслительной заботы посвятил он и сердцу и его мудреным
законам. Наблюдая сознательно и бессознательно отражение красоты на воображение, потом переход впечатления в чувство, его симптомы, игру, исход и глядя вокруг себя, подвигаясь в жизнь, он выработал себе убеждение, что любовь, с силою Архимедова рычага, движет
миром; что в ней лежит столько всеобщей, неопровержимой истины и блага, сколько лжи и безобразия в ее непонимании и злоупотреблении. Где же благо? Где зло? Где граница между ними?
Угадывая
законы явления, он думал, что уничтожил и неведомую силу, давшую эти
законы, только тем, что отвергал ее, за неимением приемов и свойств ума, чтобы уразуметь ее. Закрывал доступ в вечность и к бессмертию всем религиозным и философским упованиям, разрушая, младенческими химическими или физическими опытами, и вечность, и бессмертие, думая своей детской тросточкой, как рычагом, шевелить дальние
миры и заставляя всю вселенную отвечать отрицательно на религиозные надежды и стремления «отживших» людей.
Но к жизни в материи этого
мира нельзя применить абсолютного, как
закон и норму.
Законы материального
мира —
законы насилия.
Абсолютная истина о непротивлении злу насилием не есть
закон жизни в этом хаотическом и темном
мире, погруженном в материальную относительность, внутренно проникнутом разделением и враждой.
Это предполагает одухотворение, побеждающее «
мир» и его родовой
закон, просветление тела человеческого нездешним светом.
Смысл же не есть торжество логики, приспособленной к падшести
мира и сдавленной логическими
законами, прежде всего
законом тождества.
Свобода приходит из иного
мира, она противоречит
закону этого
мира и опрокидывает его.
Между тем как
законы логики,
закон тождества и
закон исключения третьего означают необходимые приспособления к условиям нашего падшего
мира, дух находится в сфере, которая по ту сторону
законов логики, но в Духе есть свет Логоса.
Парламентское правление, не так, как оно истекает из народных основ англо-саксонского Common law, [Обычного права (англ.).] a так, как оно сложилось в государственный
закон — самое колоссальное беличье колесо в
мире. Можно ли величественнее стоять на одном и том же месте, придавая себе вид торжественного марша, как оба английские парламента?
Я чуть не захохотал, но, когда я взглянул перед собой, у меня зарябило в глазах, я чувствовал, что я побледнел и какая-то сухость покрыла язык. Я никогда прежде не говорил публично, аудитория была полна студентами — они надеялись на меня; под кафедрой за столом — «сильные
мира сего» и все профессора нашего отделения. Я взял вопрос и прочел не своим голосом: «О кристаллизации, ее условиях,
законах, формах».
Мир сейчас влечется к гибели, таков
закон этого
мира, но это не означает фатальной гибели человека и подлинно Божьего
мира, для которого всегда остается путь свободы и благодати.
Христианство есть откровение иного, духовного
мира, и оно несоединимо с
законом этого
мира.
Но рациональный
мир с его
законами, с его детерминизмом и каузальными связями есть
мир вторичный, а не первичный, он есть продукт рационализации, он раскрывается вторичному, рационализированному сознанию.
Но сейчас я остро сознаю, что, в сущности, сочувствую всем великим бунтам истории — бунту Лютера, бунту разума просвещения против авторитета, бунту «природы» у Руссо, бунту французской революции, бунту идеализма против власти объекта, бунту Маркса против капитализма, бунту Белинского против мирового духа и мировой гармонии, анархическому бунту Бакунина, бунту Л. Толстого против истории и цивилизации, бунту Ницше против разума и морали, бунту Ибсена против общества, и самое христианство я понимаю как бунт против
мира и его
закона.
С самого начала судебной реформы в кремлевском храме правосудия, здании судебных установлений, со дня введения судебной реформы в 1864–1866 годы стояла она. Статуя такая, как и подобает ей быть во всем
мире: весы, меч карающий и толстенные томы
законов. Одного только не оказалось у богини, самого главного атрибута — повязки на глазах.
— Да, бывает… Все бывает. Слопаете все отечество, а благодарных потомков пустите по
миру… И на это есть
закон, и, может быть, самый страшный: борьба за существование. Оберете вы все Зауралье, ваше степенство.
Народные искатели Божьей правды хотели, чтобы христианство осуществилось в жизни, они хотели большей духовности в отношении к жизни, не соглашались на приспособление к
законам этого
мира.
Он обличает историческое христианство, историческую церковь в приспособлении заветов Христа к
закону этого
мира, в замене Царства Божьего царством кесаря, в измене
закону Бога.
Если человек перестанет противиться злу насилием, т. е. перестанет следовать
закону этого
мира, то будет непосредственное вмешательство Бога, то вступит в свои права божественная природа.
Он предлагает рискнуть
миром для исполнения
закона Бога.
Идея же греха и вытекающей из него болезненности бытия дана нам до всех категорий, до всякого рационализирования, до самого противоположения субъекта объекту; она переживается вне времени и пространства, вне
законов логики, вне этого
мира, данного рациональному сознанию.
Но сверхприродные благодатные силы могут победить ту тяжесть
мира, которая есть область действия этого
закона.
По
законам природы смерть по-прежнему косит жизнь, тление царит в
мире.
Допустим,
закон тяготения есть истина неизменная, общеобязательная, неотвратимая для данного природного
мира.
Наука верно учит о
законах природы, но ложно учит о невозможности чудесного, ложно отрицает иные
миры.
Спаситель явился
миру в образе раба, а не царя, и был раздавлен силами этого
мира, и принял смерть по
законам этого
мира.
В данном
мире и в отношении к данному
миру можно мыслить лишь по
законам логики, лишь в согласии с
законом тождества.
Стены нашей тюрьмы, все эти гносеологические категории, давящая нас пространственность, временность, необходимость,
закон тождества воздвигнуты нашим грехом, нашей виной перед Смыслом
мира, изменой Отцу.
Страдание христианских святых было активно, а не пассивно: они бросали вызов
законам природы, они побеждали самые сильные страдания
мира, так как находили источник высшего бытия, перед которым всякое страдание ничтожно.
Но религиозный смысл мирового процесса в том и заключается, что свобода побеждает необходимость, благодать побеждает
закон,
мир сверхприродный побеждает
мир природный.
Пространственность, временность, материальность, железная закономерность и ограниченность
законами логики всего
мира, являющегося нам в «опыте», вовсе не есть результат насилия, которое субъект производит над бытием, навязывая ему «свои» категории, это — состояние, в котором находится само бытие.
Мир не мог еще существовать без принуждения и
закона, он не родился еще для благодатной жизни в порядке свободы и любви.
Церковь освящает не христианское государство, а языческое государство, признает неизбежность начала власти и
закона против анархии и распада в
мире природном и благословляет власть на служение добру, никогда не благословляя злых деяний власти.
Но в принудительно данном
мире закон тождества и другие
законы логики остаются обязательными и не могут быть отменены.
Закон тождества и есть необходимое для мышления выражение ограниченного состояния
мира, приспособление нашей разумной природы к состоянию естества.
Но пророчество выходило уже из древнего
мира и возвышалось над дохристианскими религиями, над родовыми религиями жертвы и
закона.
Вера в Троичность есть вера в иной
мир, в здоровое, неограниченное бытие, которое не связано ни
законом тождества, ни
законом исключения третьего.
Так и наука: ее сфера есть помещение больницы,
мира, заболевшего от греха и подпавшего
закону тления, подчинившегося
закону необходимости.
Вся языческая полнота жизни, так соблазняющая многих и в наше время, не есть зло и не подлежит уничтожению; все это богатство бытия должно быть завоевано окончательно, и недостаточность и ложь язычества в том и заключалась, что оно не могло отвоевать и утвердить бытие, что
закон тления губил
мир и язычество беспомощно перед ним останавливалось.
Все предметы в
мире различны и все равно прекрасны, и каждому дан свой
закон, и в каждом благодать и польза есть; но если предмет, изменив своему назначению, изберет себе иной путь, вдруг из добра он обращается во зло.
У него есть глаза и сердце только до тех пор, пока
закон спит себе на полках; когда же этот господин сойдет оттуда и скажет твоему отцу: «А ну-ка, судья, не взяться ли нам за Тыбурция Драба или как там его зовут?» — с этого момента судья тотчас запирает свое сердце на ключ, и тогда у судьи такие твердые лапы, что скорее
мир повернется в другую сторону, чем пан Тыбурций вывернется из его рук…